Неточные совпадения
Мортье вспомнил, что он знал моего отца в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон велел на другое утро представить его себе. В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика, в сапогах, несколько дней не чищенных, в черном белье и с небритой бородой, мой отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился в тронную залу Кремлевского
дворца по зову
императора французов.
Служба не спрашивалась: надо было являться иногда во
дворец и… сопровождать верхом
императора на прогулках, вот и всё.
— «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа, и на
императора одного рассердился, и тот у него три дня не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его
дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты думаешь, что тот
император в эти три дня, на коленках-то стоя, про себя передумал и какие зароки давал?..
А теперь уже выступает на сцену не кто иной, как военный министр. В день, заранее ему назначенный, он с этим драгоценным списком едет во
дворец к государю
императору, который уже дожидается его.
Зимний
дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил в нем еще в верхнем этаже. Кабинет, в котором он принимал с докладом министров и высших начальников, была очень высокая комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет
императора Александра I висел на главной стене. Между окнами стояли два бюро. По стенам стояло несколько стульев, в середине комнаты — огромный письменный стол, перед столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
На плане значился громадный город — правда, в проекте — с внушительными зданиями, похожими на
дворцы, с собором, с широкими улицами и площадями, носящими громкие названия, в числе которых чаще всего встречалось имя Наполеона, тогдашнего
императора французов, с казармами, театром и разными присутственными местами, — и вместо всего этого Ашанин увидел большую, широко раскинувшуюся деревню с анамитскими домиками и хижинами, из которых многие были окружены широкой листвой тропических деревьев.
— Ура! Ko
дворцу!.. Да здравствует Государь
Император!.. — кричали до хрипоты манифестанты, и снова стройным хором понеслось навстречу небу и солнцу, белым облакам и колокольному звону «Боже, Царя храни»…
Наискосок от окна, на платформе, у столика стояли две монашки в некрасивых заостренных клобуках и потертых рясах, с книжками, такие же загорелые, морщинистые, с туповатыми лицами, каких он столько раз видал в городах, по ярмаркам и по базарам торговых сел, непременно по две, с кружкой или книжкой под покровом. На столе лежали для продажи изделия монастыря — кружева и вышивания… Там до сих пор водятся большие мастерицы; одна из них угодила во
дворец Елизаветы Петровны и стала мамкой
императора Павла.
Еще в 1796 году
император приказал построить его на месте, где находился Летний
дворец императрицы Елизаветы, «в третьем саду».
Дворец этот сохранялся только как последний памятник Елизаветинской эпохи. Все, основанные этой государыней
дворцы, в царствование Екатерины обращены в богоугодные и другие заведения. С постройкою Михайловского замка, по повелению государя, спешили.
Адлерберг начал набрасывать очерк манифеста, как вдруг великому князю пришла мысль поручить его редакцию знаменитому историку Карамзину, который находился в это время в Зимнем
дворце. Карамзин часто приходил после смерти
императора Александра, и великий князь Николай Павлович, который ценил как его характер, так и его талант, имел с ним частые беседы. Поэтому он велел позвать его и передал ему необходимые заметки и инструкции.
К замечательным постройкам елизаветинского времени должно отнести дома: графов Строгановых на Невском, Воронцова на Садовой улице (теперь Пажеский корпус), Орлова и Разумовского (теперь воспитательный дом), Смольный монастырь и Аничковский
дворец. Все эти постройки тогда производились знаменитым итальянским зодчим графом Растрелли, выписанным из заграницы еще
императором Петром I.
Впрочем, граф и на самом деле бывал в своем доме лишь наездом, живя за последнее время постоянно в Грузине, имении, лежавшем на берегу Волхова, в Новгородской губернии, подаренном ему вместе с 2500 душ крестьян
императором Павлом и принадлежавшем прежде князю Меньшикову. Даже в свои приезды в Петербург он иногда останавливался не в своем доме, а в Зимнем
дворце, где ему было всегда готово помещение.
Некоторые из них, побывав по воскресеньям эти три раза в приемной
императора, не удостаивались не только его слова, но даже и его взгляда, и вследствие этого должны понять, что дальнейшие домогательства об отпускной аудиенции будут совершенно неуместны. Иван Павлович Кутайсов, спустя два, три часа после отъезда Ирены от Шевалье, отправился во
дворец и дорогой задумался о том, что он обещал Родзевич.
После смерти Анны Иоанновны, регент Бирон остался в Летнем
дворце. Ему, обладателю 4 миллионов дохода, назначено 500000 пенсии, а родителям
императора — только 200000. Герцог Антон, попытавшийся показать свое значение, был подвергнут домашнему аресту с угрозой попробовать рук Ушакова, тогдашнего начальника тайной канцелярии. Пошли доносы и пытки за малейшее слово, неприятное регенту, спесь и наглость которого достигли чудовищных размеров.
Но более всего Петр Федорович, который по меткому выражению императрицы Екатерины, «первым врагом своим был сам», вредил себе своим отношением к жене. Став
императором, он тотчас же поместил ее с семилетним Павлом на отдаленный конец Зимнего
дворца, в полном пренебрежении. Ей даже не давали любимых фруктов. Подле него появилась Елизавета Романовна Воронцова, в блеске придворного почета, и ее высокомерный тон оскорблял даже посланников.
Император не скрывал своего к ней расположения и грозил жене монастырем.
В четвертом часу дня отворилась дверь из спальни в приемную, где собрались высшие сановники и придворные. Все знали, что это значило. Вышел старший сенатор, князь Николай Юрьевич Трубецкой, и объявил, что императрица Елизавета Петровна скончалась и государствует его величество
император Петр III. Ответом были рыдания и стоны на весь
дворец.
Первая с восторгом начала передавать о приеме, оказанном ей и ее дочерям во
дворце, о ласковом обращении императрицы Марии Федоровны, о милостивых словах
императора Павла Петровича, об обворожительной любезности фрейлины Нелидовой.
Сам же он с графом Милорадовичем и генерал-адъютантами: князем Трубецким, графом Голенищевым-Кутузовым и другими пошел в малую дворцовую церковь, но узнав, что она, после разных в ней переделок, еще не освящена, возвратился в большую, где еще оставалось духовенство после молебствия, и здесь присягнул
императору Константину и подписал присяжный лист. Его примеру последовали все бывшие с ним и еще разные другие, случившиеся тогда во
дворце, военные и гражданские чины.
При
императоре Павле лица, не имевшие к нему постоянного доступа и желавшие просить его о чем-нибудь или объясниться с ним по какому-нибудь делу, должны были, по утрам в воскресенье, являться во
дворец и ожидать в приемной зале, смежной с Церковью, выхода оттуда государя по окончанию обедни.
Император Павел — первый из государей, до торжественного въезда в Москву, оставался в Петровском
дворце, построенном Екатериной II.
В богато убранной зале
дворца принял
император депутацию.
— Удивительно, что все сделанное Тоттом, достается мне в руки, — заметила она, обращаясь к австрийскому
императору. — Он изготовил 200 орудий в Константинополе — они все принадлежат мне. Он украшал этот
дворец цветами — они мои. Странная судьба!
После приезда
императора в Петровский
дворец, был назначен особый день для принесения поздравлений.
Проезжая через Митаву, где он остановился на несколько часов у генерала Паскевича, он узнал, что смерть
императора Александра была уже известна в Петербурге и что там уже присягнули Константину Павловичу. Прибыв в Петербург, он поспешил в Зимний
дворец.
Оба эти здания принадлежат к времени
императора Павла; они тогда входили в черту решетки, отделявшей пространство, занятое садами и
дворцом императорским, простиравшееся от Симеоновского моста по Караванной и Итальянской до Екатерининского канала. [М. И. Пыляев. «Старый Петербург».]
Однажды, солдату, стоявшему в карауле при Летнем
дворце, явился в сиянии юноша и сказал оторопевшему часовому, что он, архангел Михаил, приказывает ему идти к
императору и сказать, чтобы на месте этого старого Летнего
дворца был построен храм во имя архистратига Михаила.
Слухи о болезни
императора распространились в городе и произвели всеобщую горесть. Народ толпами стремился в храмы молиться, но когда узнали, что в Зимнем
дворце было совершено благодарственное молебствие, и что утром было получено из Таганрога от императрицы Елизаветы Алексеевны письмо, то из этого заключили, что
император находится вне опасности.
На другой день состоялась аудиенция у
императора. Александр Васильевич поехал вместе с графом Разумовским. Толпы любопытных образовали собою шпалеры по всем улицам от самого посольского дома до
дворца. Даже дворцовая лестница и смежные коридоры были полны зрителями.
Император Павел Петрович получил известие о смерти Виктора от Ивана Павловича Кутайсова первый во
дворце, и после отданного им вышеупомянутого распоряжения, отправился на половину государыни.
В тот же день, когда
император принимал в Зимнем
дворце мальтийских рыцарей, появился высочайший манифест, в котором Павел I был титулован «великим магистром ордена святого Иоанна Иерусалимского».
Отправляясь во
дворец, она постаралась прибрать такой наряд, чтобы он не бросался в глаза
императору особенною пышностью, но чтобы в то же время не обратить его внимания излишнею простотою.
Эрнста Бирона она боялась как огня. Он действительно обращался с родителями
императора свысока. К тому же они были явно обижены. Регент оставался в Летнем
дворце. Ему, обладателю четырех миллионов дохода, назначено было 500 тысяч пенсии, а родителям
императора только 200 тысяч.
Ехавший в карете старик был действительно бывший канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. В то время ему уже были возвращены
императором Петром III чины и ордена, но хитрый старик проживал в Москве, издали наблюдая совершающуюся на берегах Невы государственную драму и ожидая ее исхода. В описываемое время Бестужеву принадлежали в Москве два дома. Один был известен под именем Слободского
дворца. Название это он получил от Немецкой слободы, в которой он находился.
Он в воображении своем назначал дни réunion dans le palais des Czars, [собраний во
дворце царей,] где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского
императора.
«Le grand maréchal du palais se plaint vivement», писал губернатор «que malgré les défenses réiterées, les soldats continuent à faire leurs besoins dans toutes les cours et même jusque sous les fenêtres de l’Empereur». [Обер-церемониймейстер
дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами
Императора.]
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий
дворец, занимаемый
императорами и их приближенными.